История живописи в полотнах великих художников - Коллектив авторов
Меланхолия 1532 г. Дерево, масло, 76,5× 56 см. Кольмар. Музей Унтерлинден (в коллекции с 1983 г., инвентарный номер 83.5.1)
Деталь
Шабат – суббота, священный день отдыха и молитв у иудеев, – вызывал у европейцев эпохи раннего христианства суеверный страх. По аналогии шабатом или шабашем начали называть и другие загадочные собрания – сохранившиеся с языческих времен тайные народные обряды поклонения силам природы, встречи знахарей для обмена мазями, зельями, лекарственными травами. В Средневековье с его пылкой фантазией и тягой к мистике слово «шабаш» стало означать дьявольские ночные оргии, где разная нечисть проводила свои магические ритуалы и предавалась сексуальному разгулу. Туча с шабашем на заднем плане резко контрастирует с умиротворенной домашней сценой на переднем. Вихрь вытесняет статику, черный цвет угрожает красному, старость торжествует над молодостью, рогатые животные (символ плодовитости) низводят собаку и куропаток до уровня второстепенных деталей. Вывод предельно ясен: подлинную суть прелестной юной героини следует искать в аду грозовой тучи. Ведьма протыкает там пикой всадника, ее спутники скачут в чем мать родила на могучем быке. Собственно говоря, это отражение фантазмов, приближение которых еще только смутно предчувствует девушка, символизирующая меланхолию.
В картине немало загадок: что делают здесь голые младенцы (три в комнате, четвертый на фантастических качелях за окном), белый шар, куропатки, клюющие пол? И кто сама эта пригожая девушка с крыльями за спиной и терновым венцом набекрень, которая мечтательно строгает угрожающе заостренный прут, воплощая собой праздность, матерь всех пороков. Рациональный подход тут явно не годится. Нужны совсем другие ключи, чтобы проникнуть в этот загадочный мир, плод философских и мистических фантазий; мир патологии, которую люди той поры именовали меланхолией.
Метаморфозы меланхолии
Первый ключ к этому странному ребусу следует искать в одноименной гравюре Дюрера, старшего прославленного современника Кранаха. Эту работу Кранах отлично знал и, похоже, с удовольствием трансформировал ее элементы. Вместо грустных раздумий посреди символических инструментов – беспечная юность, которую ничуть не заботит абсурдность мира; вместо тонкого острого резца – красочная палитра и кисть. В своей интерпретации меланхолии Кранах обращает меньше внимания на пагубное воздействие «черной желчи», чем на необходимость победить ее с помощью сокровищ воображения и чисто земных радостей. Ведь как добрый лютеранин он видит метку дьявола везде, где царит беспокойная грусть и уныние. Вот откуда, вероятно, ухоженность его героини, лукавый взгляд ее слегка раскосых глаз, продуманная небрежность копны прекрасных волос, пышные округлости под корсажем и обманчивая наивность пухлого личика.
Только после романтиков (Мюссе, Новалиса) и символистов (Нерваля, Бодлера) меланхолия превратилась в обетование счастья или ностальгию по нему. Прежде она считалась неизлечимым недугом, медицинской проблемой. Впрочем, Ренессанс, поздний наследник Аристотеля, видел в ней и творческий потенциал на том основании, что внутренние терзания нередко свойственны великим мастерам – пример тому Микеланджело. Это мнение разделял и Дюрер, который был старше Микеланджело всего на четыре года. Кранах же, ярый сторонник Реформации, решил сражаться с болезненной хандрой и упадком духа движением и весельем, подобно тому как Лютер со всей своей страстью рьяно изгонял проявления дьявола даже из святых стен Ватикана!
Свет и краски искушения
Сияющая и яркая – такой предстает героиня с ее вовсе не ангельскими крыльями. Как часто бывает у Кранаха, пленительный образ совсем юного создания не лишен роковой порочности и пронизан эротичностью. Кто усомнится в его губительной силе? Достаточно бросить беглый взгляд на кощунственный терновый венец и сияющий, провокационный красный цвет платья, выгодно подчеркивающего то, что оно должно скрывать. Мало того, разве все линии сложной композиционной перспективы не сходятся на груди красотки? Начиная с прародительницы Евы женщина всегда выступала в роли роковой искусительницы, злокозненной чертовки. Но вместе с тем только женщина и способна скрасить рутинную, посредственную жизнь мужчины, дать ему утешение, внушить, что не напрасно он явился в этот мир. И не стоит придавать излишнее значение взгляду героини, украдкой брошенному на зрителя; ей незачем рисоваться, принимать позы: чтобы чары заработали, довольно одного лишь ее присутствия, которое уже само по себе обладает эротической магией.
Признав это угрожающее, опасноеверховенство земной любви в процессе спасения, предложенном художником, остается найти подтверждение ее могуществу в деталях сцены. И сомнения сразу отпадают. От качелей за окном до куропаток, сладострастных птиц Венеры, и плодов на блюде, символизирующих любовь, влечение и чувственные удовольствия, – все заявляет о силе эротического заряда. Постепенно возникает ощущение, что черты ангела принял демон, а под девичьим обликом скрывается ведьма. Если представить себе, сколько несчастных из-за подобных подозрений было отправлено на костер, разум современного человека может прийти в смятение. В конечном счете в этом предостережении, вполне вероятно, и есть самая большая ценность и главное предназначение картины.
Меланхолия по Дюреру
Дюрер в своей гравюре, созданной за двадцать лет до кранаховской картины, раскрывает тему меланхолии по-другому. Его героиня в пышном платье сидит на ступеньке. Рядом спит собака. Женщина, хотя и бодрствует, тоже неподвижна. Венок из листьев, осеняющий ее голову, крылья, вздымающиеся за плечами, подчеркивают символичность данного образа – это аллегория. Предметы, окружающие героиню, ясно свидетельствуют, что она олицетворяет Разум на службе у Действия – мысль, не освещенную верой.
Циркуль в руке женщины, сфера на переднем плане и многогранник поодаль, весы на стене здания, лестница, таблица с цифрами («магический квадрат») под колоколом, отбивающим каждый час, солнечные часы, а под ними песочные – все говорит о числах и времени, о вещах, измеряемых разумом. Рубанок и пила перед женщиной, мельничный жернов с сидящим на нем ангелом (гением) позади нее, молоток за собакой напоминают о физическом труде. Однако героиня бездействует. Взгляд ее остановился, лицо покрыто тенью – женщина сосредоточенно обдумывает некую задачу, если только уже не отвергла ее. Щека прижата к кулаку, так что голова всем весом давит на





